Пока живы, будем рассказывать…

Сбежали от смерти

Галина была младшей дочкой у Ивана Григорьевича и Анны Александровны Фроловых, еще у нее был старший брат Вова. К началу войны ему было шесть лет, Гале — два. Дружная семья жила в доме на улице Экипажной, окна их двух комнат в коммунальной квартире выходили на Васильевский остров. Родители работали на Балтийском металлургическом заводе. Отца не стали мобилизовывать, дали бронь, для борьбы с врагом нужны были и рабочие руки в тылу. Ленинград начали бомбить с июля 1941 года. 17 сентября отец отправил Анну с детьми проведать свою маму Александру Ивановну, которая жила в пригороде, в поселке Красный Бор. Если бы он знал, какой опасности подвергнется его семья, ни за что бы этого не сделал.

Когда Анна и ее свекровь проснулись утром 18 сентября, то испытали шок — прямо под окнами висел труп учительницы местной школы, чуть подальше — пожилого мужчины, по улицам поселка шли немецкие танки и ехали мотоциклы. Буквально через несколько минут в дом ворвались человек 20 фашистов с переводчиком. Они обыскали все, просмотрели все документы, очевидно, пытались найти доказательства причастности хозяйки к коммунистической партии, комсомолу, советской власти. Увидев на стене икону, немцы остановились, очевидно, решив, что попали в дом к верующим. В приказном порядке Анне было велено явиться завтра к шести, чтобы отправить ее на работу в Германию, никакие возражения и наличие маленьких детей не принимались во внимание, за неявку — расстрел. Это была передовая часть, особо не лютовали. Один немец даже взял из кроватки на руки маленькую Галю. И подарил ей шоколадку, а Вове — губную гармошку.

Но эти подачки никого не обманули. Как только непрошенные гости ушли, Анна и Александра Ивановна решили бежать в Ленинград. В темноте, стараясь не издавать ни звука, вместе с детьми они добрались до леса. Днем отсиживались в кустах, ночью шли. Дорога до дома заняла три дня… Чудом им удалось пересечь линию фронта невредимыми. Голодные, холодные, уставшие, они предстали перед Иваном Григорьевичем. За их отсутствие, за четыре дня, он в 30 лет поседел … Что было бы, останься они в Красном Бору, страшно представить. За передовой частью в Красный бор пришли карательные отряды, поселок был стерт с лица земли, жителей угнали в рабство или уничтожили. После войны, к 1949 году, там проживало 895 человек, до войны — более 12 тысяч.

Всё время хотелось есть

Началась страшная блокадная жизнь в Ленинграде. Родители работали, бабушка Александра Ивановна сидела с детьми. На работающего человека давали 125 граммов хлеба и 25 граммов мяса в день. На неработающего — только 75 граммов хлеба. Начался страшный голод, есть хотелось постоянно. Бабушка варила часами кашу из… опилок, добавляла туда крошки хлеба. Снимали обои и осторожно смывали с них клей (в те годы он делался на муке), из этого готовили варево, крошили туда тоже немного хлеба и ели. Малюсенький паек хлеба делили на три части: завтрак, обед и ужин. Клали за щеку и посасывали, насколько хватало. Собирали пожухлые листья, кору с деревьев, траву, если удавалось найти, перемалывали это все на мясорубке, добавляли мучную пыль, делали тесто и жарили лепешки на танковом жире. Сейчас такое представить невозможно, чтобы технический жир использовать в пищу. Но в блокадном Ленинграде об этом не думали, использовали в пищу все, что содержало хоть что-то съедобное (танковый жир производился на основе животного жира с добавлением технических масел). Анна и Иван ходили на место разбомбленных и сгоревших Бадаевских продуктовых складов, собирали там землю с запекшимся сахаром, ее размешивали с горячей водой, процеживали и пили, и было сладко!  

— Однажды соседям по коммунальной квартире откуда-то достался солдатский овчинный полушубок, — рассказывает Галина Ивановна. — Как все обрадовались! Его распотрошили, разрезали на кусочки, эту овчинную шкуру варили, ели этот суп и были счастливы…

Кожаные вещи очень берегли, потому что их можно было съесть, и не только людям. Как-то к соседке приехал муж на побывку с фронта, сапоги снял вечером. Утром встают — их сожрали крысы. На улице мороз, а солдату надо возвращаться в часть, иначе — военный трибунал. В общем, поехал в том, что нашел, обмотал ноги тряпьем. Люди из рогаток стреляли воробьев, потом из них варили супчик, это был настоящий праздник. В городе съели всех кошек и собак, дома стали одолевать крысы. Матери боялись оставлять маленьких детей одних, потому что их могли сожрать крысы.

В один из авианалетов были разбомблены цеха Балтийского завода. Сотни мертвых тел, перемешанных с бетонной пылью и искореженным металлом, там оказалась и Анна Фролова. Муж не поверил в ее смерть и пять часов искал. И нашел по уголку красной косынки, торчащей из-под балки. У Анны было множество осколочных ранений головы, рук, ног, спины, врачи не верили, что она выживет, но это произошло!

Вся коммунальная инфраструктура замерла в первые же дни блокады. Транспорта, электричества, отопления не было, воду носили из Невы, квартиры обогревали буржуйками, сожгли все книги, практически всю мебель. Грели на буржуйке кирпичи, чтобы обложить ими ледяную постель, спали все вместе, чтобы хоть как-то согреться. Немцы бомбили Ленинград каждый час, от самых сильных взрывов вылетали стекла, а потом и заменившая их фанера. В домах из-за этого стоял лютый холод, пока в домоуправлении получишь новый лист фанеры для окна, пока прибьешь к раме, квартира выстывает. При этом ни гриппом, ни ОРВИ никто почему-то не болел. В блокадном Ленинграде были другие болезни: цинга, тиф, дистрофия, дизентерия. Но не простуда, очевидно, организм людей адаптировался к холоду. Но привыкнуть к голоду оказалось невозможно, самым страшным было, когда у человека начинался кровавый не останавливающийся понос, это означало, что через два-три дня он умрет.  

— Зимой мой брат Вова уже с кровати не вставал, очень сильно ослаб, — рассказывает Галина Ивановна. — Каждую неделю по квартирам ходили санинструкторы, проверяли, кто остался жив. И мама просила Вову, чтобы, когда придут, он открыл глазки, покивал проверяющим. От этого зависело, выпишут ли на него продуктовую карточку. По этой же причине умерших родственников неделями прятали, выдавали за живых, чтобы получать на них продуктовый паек. А его получить еще непросто, за хлебом вставали в очередь в три часа ночи, потому что днем бомбежки.

Гримасы блокады

Шестилетний Вова умер в январе 1942 года, это была первая смерть в семье Фроловых. Анна завернула его тельце в одеяло и увезла на санках в Красный уголок Балтийского завода. Другие ленинградцы, кто совсем ослаб, тела своих умерших родственников оставляли у парадного, раз в две недели их забирала специальная служба. Из-за этого улицы представляли собой страшную картину: мертвые были повсюду, кто сам упал на улице, кого выложили к парадному родные, кто погиб в бомбежке. Оставшиеся в живых птицы выклевывали им глаза, крысы объедали руки и ноги, а самое страшное — люди! Они вырезали у трупов все мягкие части, чтобы сварить и съесть. Хотя об этом стараются не говорить, но в первую, самую страшную и голодную блокадную зиму ленинградцы видели это каждый день. Поэтому своего первенца Анна Фролова, как бы ей не было тяжело, на улице не оставила, увезла маленький трупик в Красный уголок.

— Людоедство в блокадном Ленинграде было, в первую зиму точно, и далеко не единичные случаи, от этого никуда не деться, — говорит Галина Ивановна. — Наша соседка по коммунальной квартире, молодая женщина, убила и съела двух своих маленьких детей. Только ее это не спасло, она сама потом умерла. Мой брат троюродный от этого погиб, Вася. Он учился в ФЗУ, от училища студентов всех вместе отправили помыться в банях. Редкая удача, там и горячая вода, тепло. В бане ему стало плохо, он упал в обморок, и там его и оставили лежать, только одели, тащить сокурсники его бы не смогли, слабые же все. Прошло несколько дней, его нет и нет, стали искать, пришли в баню, а от него у банщиков в ведре только порубленные части тела остались. Они сказали, что он умер. В общем, съели нашего Васю.

Вскоре после смерти Вовы еле передвигающийся Иван Григорьевич пришел со смены и попросил жену его обмыть. Анна нагребла на улице снег, растопила, вода оказалась красной от крови — столько трупов на улице. Обмыла мужа. К утру он умер. Как и Вовочку, жена отвезла его на завод. И там ей предложили эвакуировать маленькую Галинку, чтобы хоть она осталась в живых. Но женщина отказалась: мы должны быть только вместе! Оказалось, что материнское сердце почувствовало беду, вскоре узнали, что эшелон, которым собирались отправить девочку на большую землю, полностью разбомбили…

Как-то, когда морозы спали, Анна решила навестить семью брата мужа, его жена и двое сыновей, семи и пяти лет, жили в другом районе Ленинграда. Пешком дошла до них, посидели, поговорили, невестка ей жалуется, что-то мальчишки уже целый день не встают, притихли. Женщины встревожились. Откинули одеяло и закричали от ужаса: дети, молча лежа в кровати, потихоньку отъедали себе пальцы и сосали кровь. На нескольких пальчиках отгрызли по фаланге. Увы, очень скоро эти дети тоже умерли. Всего у Фроловых, а их было в Ленинграде три семьи, в блокаду погибло 12 человек.

По «Дороге жизни»

В марте оставшихся в живых Фроловых, Анну, Галинку и бабу Шуру, решили отправить в эвакуацию в Вологду, они сами туда попросились, там уже жили родственники из Ленинграда, эвакуированные раньше. На Финляндском вокзале всех собрали, выдали паек на три дня в дорогу.

— И вот тут, конечно, не предусмотрели, — говорит Галина Ивановна. — Большинство терпели, а были те, кто сразу же этот паек начинал есть, чего нельзя делать ни в коем случае. И тут же, наевшись, умирали люди, как потом говорили медики, желудки рвались, не привыкшие к такому объему пищи. Некоторые умирали от этого переедания уже в машинах, на которые всех эвакуированных сажали, чтобы перевезти по «Дороге жизни» через Ладожское озеро. Машины шли шеренгой одна за другой, останавливаться нельзя ни на секунду, немцы бомбят, лед трещит, страшно это было очень. Ленинградцы ослабленные сидят, машина накренится, они сами еле держатся, из рук роняют вещи, но самое страшное — маленьких детей. И ведь не остановит никто. Потом рассказывали, что по берегу Ладожского озера находили трупики маленьких детей, не смогли их в руках в этой тряске «дошедшие» родители удержать… Вокруг Ленинграда после блокады было 49 кладбищ с братскими могилами.  

На берегу оставшихся в живых посадили в эшелон из товарных вагонов, они были холодные, не отапливались. Расстояние, которое сейчас можно преодолеть меньше, чем за сутки, тогда проехали за три месяца. Бомбили постоянно, несколько паровозов взорвали. Пока заменят, пока рельсы восстановят — стоят. На перегоне Бабаево — Череповец умерла Александра Ивановна. Чувствуя приближение смерти, она шепнула невестке: «Аня, чувствую, не доеду я, когда паек будут выдавать, ты скажи, что я сплю, а сами его себе возьмете». Возможно, и этот паек, в том числе, спас жизнь Анны и ее дочери.

В Вологде, куда приехали уже в мае, когда санитары стали на носилках переносить пассажиров до госпиталя, уже не открывающих глаза Анну с дочкой приняли за больных тифом и отнесли в мертвецкий барак. Там их нашла Нина, та самая родственница, к которой ехали в Вологду. Открыла дверь неосвещенного барака и крикнула: «Аня, Галя, вы живы?» Анна застонала, и Нина добилась, заставила санитаров перенести их в госпиталь, фактически спасла две жизни. Только через несколько месяцев Анна Фролова выписалась оттуда с дочкой на руках, больше похожей на маленький скелетик. Девочка встала на ноги только в 1945 году, когда ей исполнилось уже семь лет. В родной Ленинград, где столько было пережито, где потеряли мужа и отца, сына и брата и многих других, они вернуться так и не смогли.

Забыл…

Прошло много лет, и однажды на митинге в честь Дня Победы у мемориала Памяти один из руководителей Усолья в своей речи поздравлял усольчан. Он перечислил всех — участников Великой Отечественной войны, детей войны, тружеников тыла, узников концлагерей. А про блокадников забыл.

— Я сижу там на стульчике на почетном месте, смотрю: у дочери моей Оли слезы полились, — вспоминает Галина Ивановна. — Она говорит: «Мама, как же так?! Он забыл вас поздравить, блокадников. Да как же так можно?» И так обидно стало, я и сама заплакала. Сразу захотелось оттуда уйти поскорее. Мы в тот день к маме на могилу поехали, цветы положили, даже и хорошо, что она, блокадница, по рассказам которой я все это знаю, не оказалась на этом поздравительном митинге. И ведь ничего никому не объяснишь, да и зачем? У каждого, кто там был, на уровне подсознания все отложилось. Я была совсем маленькой, казалось бы, что вспомню? А ведь мне до 16 лет кошмары снились, как немцы бомбят нас. И долго еще при звуке летящего самолета в душе все переворачивалось, в буквальном смысле трясти начинало… 

Ольга КОРОЛЁВА.